Пушкин, Александр Сергеевич

Смотри также Творчество Гончарова

(1799—1837). — Гончаров считал великого поэта своим учителем (Пушкин "был наш учитель, и я воспитался, так сказать, его поэзией…"). ("Лучше" поздно, чем никогда"). "Пушкина, — вспоминал Гончаров, — я увидел впервые в Москве, в церкви Никитского монастыря. Я только что начинал читать его и смотрел на него более с любопытством, чем с другим чувством". (А. Ф. Кони: "Гончаров о П—е", "Русск. стар.", 1899 г., № 5). "Я не спускал с него (Пушкина) глаз", — писал Гончаров в другом месте ("Воспомин."). В годы студенчества Гончаров был свидетелем посещения Пушкиным Московского университета. "Для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга. На меня, как благотворный елей, падали строфы его созданий ("Евгения Онегина", "Полтавы" и др.). Его гению я и все тогдашние юноши, увлекшиеся поэзией, обязаны непосредственным влиянием на наше эстетическое образование" ("Воспом."). Вторая мимолетная встреча с Пушкиным в Петербурге, в книжном магазине Смирдина, глубоко врезалась в память Гончарову. По цитованному уже рассказу А. Ф. Кони, Гончаров запомнил и "деловой вид" поэта и его лицо "матовое с суженными книзу русыми бакенбардами". Пушкин, прибавляет Гончаров, был в это время для молодежи все, все ее упования, сокровенные чувства, чистейшие побуждения, все гармонические струны души, вся поэзия мыслей и ощущений — все сводилось к нему, все исходило от него".

"Я помню известие о его кончине. Я был маленьким чиновником "переводчиком", в департаменте внешней торговли. Работы было немного — и я для себя, — без всяких целей, писал, сочинял, переводил, изучал поэтов и эстетиков. Особенно меня интересовал Винкельман. Но надо всем господствовал он. В моей скромной чиновничьей комнате на полочке, на первом месте, стояли его сочинения, где все было изучено, где всякая строка была про чувствована, продумана... И вдруг пришли и сказали, что он убит, что его более нет... Это было в департаменте. Я вышел из канцелярии в коридор и горько, горячо, не владея собою, отвернувшись к стене и закрывая лицо руками, заплакал. Тоска ножом резала сердце, и слезы лились в то время, когда все еще не хотелось верить, что его уже нет, что Пушкина нет! Я не мог понять, чтоб тот, пред кем я склонял мысленно колена — лежал бездыханен... И я плакал, горько и неутешно, как плачут по получении известия о смерти любимой женщины... Нет, это неверно, по смерти матери, да, матери... ...Чрез три дня появился портрет Пушкина с подписью: "погас огонь на алтаре…", но цензура и полиция поспешили его запретить и уничтожить..." (Из письма к А. Ф. Кони. "Русск. стар." 1899 г., май, стр. 265—366).

Гончаров "в поклонении своем" Пушкину "остался верен ему навсегда, несмотря на позднейшее знакомство с корифеями французской, немецкой и английской литератур" (Автобиография Г—а). И в "Милльоне терзаний", и в "Лучше поздно, чем никогда", Гончаров повторяет мысль, "что Пушкин — отец, родоначальник русского искусства, как Ломоносов — отец науки в России. В Пушкине кроются все семена и зачатки, из которых развились потом все роды и виды искусства во всех наших художниках, как в Аристотеле крылись семена, зародыши и намеки почти на все последовавшие ветви знания и науки". Гончаров считал себя "питомцем школы великого поэта", вскормленным его поэзией, и сохранил "в себе навсегда обаяние его гения" ("Нарушение воли"). Герои Гончарова — Александр Адуев и Райский — также хорошо знают и любят Пушкина. Цитаты из Пушкина не редкость и в "Обыкновенной истории" и в "Обрыве".

В 1856 г. Гончарову по должности цензора пришлось пропускать в печать дополнительный том анненковского издания сочинений Пушкина и на деле засвидетельствовать свою любовь к великому поэту. (О мытарствах, которые испытали издания сочинений Пушкина, "Сл. Л. типов", вып. 7 и 8, стр. 303). Гончаров, первый из цензоров Пушкина, признал, что "уважение к памяти поэта требует всевозможной пощады при цензурном рассмотрении его сочинений". Ср. ниже — "Цензурное ведомство".

Когда (6-го июня 1880 г.) Петербург вместе с Москвой праздновал открытие всероссийского памятника Пушкину, Гончаров был избран председателем торжественного обеда. Уклоняясь по болезни от этой чести, он писал редактору газеты "Страна", Л. А. Полонскому: "медик немедленно высылает меня отсюда (из Спб.), и я послезавтра уезжаю, если только буду в силах сделать и это. Не случись этой невзгоды со мной, счел бы святою своею обязанностью, без всяких напоминаний, у подножия памятника, в Москве, вместе с другими писателями, поклониться памяти нашего общего великого образца и учителя в искусстве, и моего особенно. Объясню последние два слова. Я по летам своим старше всех современных писателей; принадлежу к лучшей поре расцветания пушкинского гения, когда он так обаятельно действовал на общество, особенно на молодые поколения. Старики еще ворчали и косились на него, тогда как мы все падали на колени пред ним. Первым прямым учителем в развитии гуманитета, вообще в нравственной сфере был Карамзин, а в деле поэзии мне и моим сверстникам, 15—16-летним юношам приходилось питаться Державиным, Дмитриевым, Озеровым, даже Херасковым, которого в школе выдавали тоже за поэта. И вдруг Пушкин! Я узнал его с "Онегина", который выходил тогда периодически, отдельными главами: Боже мой! Какой свет, какая волшебная даль открылась вдруг — и какие правды — и поэзии вообще жизни, притом современной, понятной, хлынули из этого источника, и с каким блеском, в каких звуках! Какая школа изящества, вкуса для впечатлительной натуры! Лермонтов и Гоголь не были, собственно, моими учителями, я уже сам созревал тогда и пописывал, Белинский регулировал весь тогдашний хаос вкусов эстетических и других понятий и проч., тогда мой взгляд на этих героев пера стал определеннее и строже. Явилась сознательная критика, а чувство к Пушкину оставалось то же". "Страна", 1880 г., № 45 перепечатка в сборн. "Венок на памятник Пушкину". Спб. 1880 г., стр. 79—81.